О церковном юморе
"Иподиакон нес шлейф архиерейской мантии и случайно наступил на него. После службы подходит к архиерею и говорит: "Простите, владыка, что я вам на хвост наступил", а ему архиерей в ответ: "Ты еще мои копыта не видел!"
«Чувство юмора необходимо как воздух, особенно монашествующим, в качестве лекарства от спеси, угрожающей тем, кому дано так много (Лк. 12, 48). Кто-то из писателей мельком заметил: «смешливый, как все монахи»; понятно, испокон века юмор присущ беззаботным людям, беднякам, тем, кому нечего терять и некого бояться; судя по литературным произведениям, наивысшей способностью к остроумию обладают люди из низов, нищие, шуты, скоморохи, слуги, могильщики; злодеи совсем не способны к юмору: все скорби и грехи, писал Честертон, породила буйная гордыня, неспособная радоваться, если ей не дано право власти. Недаром большая часть церковных анекдотов, рассыпанных по православным сайтам в Интернете, посвящена монахам, всегда готовым посмеяться над собой. Юмор обнажает дистанцию между мнимым, словесным благочестием и его действительным наполнением:
— Можно ли спастись? — вопрошает послушник.
— Практически невозможно, — отвечает о. Савва, — но попробовать стоит...
— С чего же начать?
— Позвони маме.
Юмор подмечает весьма распространенную неистребимую, на уровне инстинкта, склонность к суевериям: две инокини, возвращаясь со службы, замирают в нерешительности, т. к. дорогу перебежала черная кошка.
— Ну что вы такие маловерные, — урезонивает их третья, — плюньте через левое плечо и идите дальше!
Юмор исправляет в сторону живой действительности привычные обтекаемые понятия: некто, желая испытать христианское незлобие, ударил монаха по лицу; тот подставил вторую щеку и получил еще одну оплеуху, после чего сказал: а третьей (щеки) у меня нет! — и отправил безобразника в нокаут.
Юмор заставляет пересмотреть, насколько истинна нетрудная внешняя праведность: в битком набитый храм входят двое в масках с автоматами:
— Кто хочет получить пулю за Христа, направо, прочие на выход!..
Когда остается несколько человек, объявляют:
— Ну вот, верующие в сборе, можно начинать богослужение.
Юмор сродни буйству Христа ради (1 Кор. 4, 10); жители египетских пустынь скрывали добродетели, иногда даже скандальным поведением симулируя безумие или пороки. Сегодняшние подвижники следуют этой традиции, принижая аскетические достижения, действительные или воображаемые публикой. Скажем, предлагают им купить книгу об Иисусовой молитве, а монахи отвечают:
— У... это не для нас... где уж нам Иисусовой молитвой... нам бы в футбол погонять...
Юмор высмеивает самовольно сделавшихся учителями (Иак. 3, 1), обнажая их идейную напыщенность, бурлящую по самому ничтожному поводу:
— Я ему про клонирование, — возмущается пожилой нервный мужчина, — ведь это же сатанизм, а он смеется: интересно ему, видите ли, что у них получится! Я говорю, людям объяснять нужно, ведь не интересуются, не ходют на службы! А он говорит: «я и сам стоять не люблю!».
Юмор прекрасное средство от бездумного ханжеского рабства привычным условностям: — О, как я мечтаю, — сказал о. Афанасий другу, — чтобы хоть одна монахиня нашего монастыря кого-нибудь убила... Не могу больше слушать, как подходят одна за одной, и все точно сговорились: «батюшка, я в среду съела сардинку!».
В неутешных обстоятельствах, принуждающих к отчаянию, юмор обладает свойством ослабить боль и придать силы жить дальше. Святитель Иларион (Троицкий) спросил прибывшего в лагерь игумена одного из монастырей:
— За что же вас арестовали?
— Да служил молебны у себя на дому, — ответил тот, — ну, собирался народ, и даже бывали исцеления...
— Ах, вот как, даже исцеления бывали... сколько же вам дали Соловков?
— Три года...
— Ну, это мало, за исцеления надо было дать больше, советская власть недосмотрела...
Юмор, конечно, не имеет ничего общего с иронией, интеллигентской болезнью «все подвергать сомнению», будто бы возвышаясь над житейской сутолокой, а на самом деле скользя по ее поверхности, с одинаковым наигранным сарказмом воспринимая доброе и дурное; и уж безусловно хотя бы элементарный вкус не позволит гоготать над развязным анекдотом или поскользнувшейся старушкой.
Но «аскетические» старания ограничить или совсем искоренить смех обречены на неудачу, ибо человек есть существо смеющееся, как писал преподобный Иустин Попович.
Преподобный Серафим говаривал: презревший мир всегда весел, а печаль неразлучна со страстями; в пору послушания на клиросе он смешил и развлекал певчих, валял дурака, юродствовал, разгоняя усталость, которая, но его мнению, вызывает уныние.
Греки начало Великого Поста по традиции отмечают по-детски простодушной акцией: запускают с высоких холмов воздушных змеев, символизирующих устремление к горнему и ликование о наступающей весне покаяния. «Если сокрушаясь, томя и бия себя, станешь ты каяться и плакать много, то не получишь никакой пользы, — утверждает преподобный Симеон Новый Богослов, — ибо Он есть радость и не согласен входить в дом, где печалятся и скорбят».
Говорят, на Афоне веселость монаха служит критерием правильности его подвига; так видит и преподобный Макарий: радость — свидетельство воздаваемого за искренность утешения небесной благодати. Что может огорчить монаха? Обиды? Скорби? Смерть близких? Все зло, все тленное земное просветляется сиянием высшего света, освящается ценностями небесными, становится поводом к осмыслению и ступенями к вечности».
Монахиня N. Плач третьей птицы. – М.: Издательский совет Русской Православной Церкви.: 2008. – 400 с.